Анненков Юрий Павлович

Юрий Павлович Анненков (1889--1974) был замечательным художником. В 1918 году он создал сюиту иллюстраций к "Двенадцати", идеально соответствующую кощунственно-музыкальному, метельно-раешному, завораживающему духу блоковской поэмы. В 1922-м появились анненковские "Портреты" -- альбом, в котором неповторимые индивидуальности "моделей" складываются в блистательное и гротескное "целое", выразительное свидетельство о строе и сути русской культуры первых пореволюционных лет. Любая из этих работ обеспечила бы Анненкову место в истории искусства.

Но люди революции (а Анненков несомненно был таковым) не могли довольствоваться одним -- пусть безусловным -- шедевром. Подхваченные холодным и колючим, по блоковскому слову, "веселым" ветром истории, они торопились жить и действовать. Анненков оформлял театральные спектакли, устраивал грандиозные уличные действа, сочинял статьи-манифесты, стихотворствовал, был что называется тысячеискуссником и весьма компанейским человеком. Жил полной жизнью -- на пиру во время чумы. К счастью, художнику удалось своевременно покинуть тот лихорадочный и зловещий карнавал, одним из вдохновенных организаторов-распорядителей которого был он сам. Анненков уехал из России в 1924 году. Думал -- на время, оказалось -- навсегда.

"Эпилог застает Коленьку Хохлова в Париже <...> Коленька завтракает в ресторанчике "Дарьял", ест борщ, пожарские котлеты и клюквенный кисель из красного вина. Хозяйка, в лимонных кудлашках, щебечет Коленьке:

-- Приходите почаще: у нас всегда собираются артисты, шоферы, полковники..." Коленька Хохлов -- автобиографический (и центральный) персонаж "Повести о пустяках", анненковского сочинения, выпущенного в свет берлинским издательством "Петрополис" в 1934 году (автор укрылся за псевдонимом "Б. Темирязев"), а ныне републикованного в питерском "Издательстве Ивана Лимбаха" тщанием тартуского историка литературы Александра Данилевского. И семидесяти лет не прошло, а мы уже можем читать клочковатую, насмешливую, а по сути надрывно-слезную повесть о страшных пустяках, убийственных мелочах, марионетках, арлекинах, скоморохах, тенях...

"Петербург, угасавший на протяжении этой повести, окончательно должен перейти в воспоминание. В своем непостижимом архиве память сохранит мертвенный отпечаток города, пропавшего в тумане. Туман уплотняется, заволакивает раненные фасады, штукатурку, шелушащуюся, как после кори, горбы мостов, истерику растопыренных сучьев, слезы водосточных труб. Туман скрывает также зеленую поросль, что пробивается сквозь мостовую, -- булыжины лежат в зеленой оправе. Бесцветные, призрачные тени -- нэпман, красноармеец, священник, милиционер, матрос, профессор химии, Анна Ахматова -- идут, утопая ногами в пеленах тумана, между землей и небом, -- контуры, бесплотные очертания людей, домов, чугунных решеток, коронованных всадников, министерских подъездов, трамвайных столбов. Туманы, улицы, медные кони, триумфальные арки подворотен, Ахматова, матросы и академики, Нева, перила, безропотные хвосты у хлебных лавок, шальные пули бесфонарных ночей -- отлагаются в памяти пластом прошлого, как любовь, как болезнь, как годы..."

Ну и о чем тут еще говорить? О том, что в кинематографическом калейдоскопе Анненкова уместилось кровавое российское лихолетье (от вступления в первую мировую до 1924 года, когда автор-герой пустячной повести ускользнул в Европу, а Россия перешла в "гадательный период" -- оставшиеся гадали на тему "если бы Ленин был жив")? О том, что сквозь пляску теней видятся реальные события, лица, судьбы, дотошно распознанные и воссозданные внимательным и умным комментатором? О том, что Анненков сделал во Франции блестящую карьеру кинохудожника, получил в 1954 году "Оскара" за костюмы к фильму "Мадам де ***", а в 1966-м свел воедино свои мемуарные очерки, "литературно проиллюстрировал" давние портреты современников? ("Дневник моих встреч" в посткоммунистической России издавался, но, увы, без должного комментария. Будем надеяться, что Александр Данилевский исправит эту ситуацию.) О том, что "Повесть о пустяках" выросла из петербургского мифа, что текст ее пестрит отсылками к Пушкину, Гоголю, Достоевскому, Белому, Блоку и вступает в незапланированную, но естественную перекличку с другими квазимемуарными фантасмагориями, писавшимися и "здесь" ("Сумасшедший корабль" Ольги Форш, романы Константина Вагинова, "Мужицкий сфинкс" Михаила Зенкевича) и "там" ("Петербургские зимы" Георгия Иванова)? О том, что как бы случайно вспыхнувшее на последних страницах имя Ахматовой пророчит рождение "Поэмы без героя"? О том, что нынешнее издание обильно иллюстрировано рисунками Анненкова? Все это важно -- и все это пустяки.

А как иначе-то? Неужели плакать? "Последний домовой Петербурга", неназванный по имени, но легко угадываемый Михаил Кузмин, купив папиросы, возвращается -- по лестнице с заплесневелыми амурами и бегущими на водопой крысами -- домой, подходит к роялю и...

Если завтра будет солнце -- / Мы на Фьезоле поедем./ Если завтра будет дождь,/ То карету мы наймем. // Если денег будет много -- / Мы закажем серенаду./ Если денег нам не хватит -- / Нам из Лондона пришлют. // Если ты меня полюбишь -- / Я тебе с восторгом верю./ Если не захочешь ты,/ То другую мы найдем. Ну а Анненков уже в Париже. С артистами, шоферами, полковниками...